Революционное

У нас тут очередное бурление. "Приморские партизаны", все дела. Ну и за революцию, само собой.

Почему-то мысли в мою больную башку полезли не насчет того, человек ли мент и насколько морально его убивать, а как раз насчет революции. И революционеров. Для начала процитируем Хагакурэ:

Созерцать неизбежность смерти следует ежедневно. Каждый день, когда тело и ум пребывают в покое, нужно представлять себе, как тебя пронзают стрелами, убивают выстрелом из ружья, протыкают копьем или разрубают мечом. Каждый день нужно воображать себе, как ты погибаешь в горящем здании, как тебя уносят огромные волны, поражает молния или присыпает обломками каменных стен во время землетрясения. Каждый день нужно переживать падение с высокой скалы, смерть в результате болезни или самоубийство после смерти хозяина. Каждый день без исключения нужно считать себя уже мертвым.

Революционная специфика представляемых ситуаций выглядит примерно следующим образом:

Я оторвался от окна, когда услышал на парадной лестнице торопливый
топот сапог. С треском распахнулась дверь с лестницы в переднюю и с размаху
ударилась в стенку. С потолка, посыпалась известка. Возбужденный. голос
крикнул в передней:
-- Митюха, тащи сюда пулемет!

Я обернулся. В дверях стоял пожилой человек в ушанке и с пулеметной
лентой через плечо. В руках у него была винтовка. Одно мгновение он
пристально и дико смотрел на меня, потом быстро вскинул винтовку и крикнул:

-- Ни с места! Подыми руки!

Я поднял руки.
-- Чего там, папаша? -- спросил из коридора молодой голос.

-- Попался один,-- ответил человек в ушанке.-- Стрелял. Из окна по нас
стрелял, гад! В спину!
Только сейчас я сообразил, что на мне надета потрепанная студенческая
тужурка, и вспомнил, что, по. словам пекаря, у Никитских ворот на стороне
Временного правительства дралась студенческая дружина.

В комнату вошел молодой рабочий в натянутой на уши кепке. Он вразвалку
подошел ко мне, лениво взял мою правую руку и внимательно осмотрел ладонь.

-- Видать, не стрелял, папаша,-- сказал он добродушно.-- Пятна от
затвора нету. Рука чистая.
-- Дурья твоя башка! -- крикнул человек в ушанке.-- А ежели он из
пистолета стрелял, а не из винтовки. И пистолет выкинул. Веди его во двор!

-- Все возможно,-- ответил молодой рабочий и хлопнул меня по плечу.-- А
ну, шагай вперед! Да не дури.
Я все время молчал. Почему -- не знаю. Очевидно, вся обстановка была
настолько безнадежной, что оправдываться было просто бессмысленно. Меня
застали в комнате на втором этаже у выбитого окна, в доме, только что
захваченном красногвардейцами. На мне была измазанная известкой и покрытая
подозрительными бурыми пятнами от томата студенческая тужурка. Что бы я ни
сказал, мне бы все равно не поверили.
Я молчал, сознавая, что мое молчание -- еще одна тяжелая улика против
меня.

-- Упорный, черт! -- сказал человек в ушанке.-- Сразу видать, что
принципиальный.
Меня повели во двор. Молодой красногвардеец подталкивал меня в спину
дулом винтовки.
Двор был полон красногвардейцев. Они вытаскивали из разбитого склада
ящики и наваливали из них баррикаду поперек Тверского бульвара.

-- В чем дело? -- зашумели красногвардейцы и окружили меня и обоих моих
конвоиров.-- Кто такой?
Человек в ушанке сказал, что я стрелял из окна им в спину.

-- Разменять его! -- закричал веселым голосом парень с хмельными
глазами.-- В штаб господа бога!
-- Командира сюда!
-- Нету командира!
-- Где командир?
-- Был приказ -- пленных не трогать!

-- Так то пленных. А он в спину бил.

-- За это один ответ -- расстрел на месте.

-- Без командира нельзя, товарищи!

-- Какой законник нашелся. Ставь его к стенке!
Меня потащили к стенке.
Из дворницкой выбежала простоволосая жена дворника. Она бросилась к
красногвардейцам и начала судорожно хватать их за руки.

-- Сынки, товарищи! -- кричала она.-- Да это ж наш жилец. Он в вас не
стрелял. Мне жизнь не нужна, я больная. Убейте лучше меня.

-- Ты, мать, не смей без разбору никого жалеть,-- рассудительно сказал
человек в ушанке.-- Мы тоже не душегубы. Уйди, не мешайся.

Никогда я не мог понять - ни тогда, ни теперь - почему, стоя у стены и
слушая, как щелкают затворы, я ровно ничего не испытывал. Была ли то
внезапная душевная тупость или остановка сознания -- не знаю. Я только
пристально смотрел на угол подворотни, отбитый пулеметной очередью, и ни о
чем не думал. Но почему-то этот угол подворотни я запомнил в мельчайших
подробностях.

Я помню семь выбоин от пуль. Сверху выбоины были
белые (там, где была штукатурка), а в глубине -- красные (где был
кирпич). Помню железную, закрашенную белой краской скобку от оборванного
звонка к дворнику, кусок электрического провода, привязанного к этой скобке,
нарисованную на стене углем рожу с огромным носом и торчащими, как редкая
проволока, волосами и подпись под нею: "Обманули дурака на четыре кулака!"
Мне казалось, что время остановилось и я погружен в какую-то всемирную
немоту.

-- разумеется, с поправкой на то, что Константин Георгиевич чудом остался жив, а вот для вас (или ваших самых близких и любимых людей) все и впрямь закончится.

Возвращаясь к "Хагакурэ", когда вы достигнете в данной духовной практике такого совершенства, что начнете испытывать даже некоторое влечение к подобной ситуации -- можете себя поздравить: вы поднялись на ступень, которая называется "Обыватель, симпатизирующий революции". Уровень "Революционер" находится значительно выше. Тут уже одними духовными практиками не обойдешься.

Вы только не думайте, что таким образом я обозначаю свое отношение к возможной революции. Я просто говорю о том, к чему следует подготовить себя -- прежде чем начинать сотрясать виртуальный воздух километровыми тредами.

Потому что на чтение этих тредов уходит куча времени. А остановиться не можешь -- очень уж веселые.